Время в сибирском шаманизме

В шаманизме представления о времени не оформились в закон­ченную концепцию, видимо, по причине того, что категория эта является менее существенной для ориентации в реальном мире. В отли­чие  от  пространственных отношений, фиксируемых органами чувств, временные отношения не улавливаются отчетливо. Как и в случае с пространством, для его осознания, понадобилось, чтобы эмпирический опыт получил эмоциональную окраску мистического характера. В шаманских мифологиях мы сталкиваемся лишь с первоначальным опытом осмысления времени, еще очень аморфным и расплывчатым.

Надо отметить,  что искомая целостность шаманского космоса достигается слиянием пространства и времени в единый нечленимый континиум, в котором нередко положение в пространстве обо­значает также и временные координаты. Восток и запад — это начало и конец дня, центр — точка сакрального пространства, отсылаю­щая к началу времен, к моменту, с которого началась история. Неразрывную связь восприятия пространства-времени можно обнаружить в устройстве жилища монголов и бурят. Даже если учесть ламаистские влияния на мировоззрение этих народов, сам факт все равно  интересен  и немаловажен для шаманизма. По сообщению Дж.Тюрвеева, внутренняя планировка юрты подразумевала членение на 12 частей, что символизировало 12 месяцев, но кроме того, 12-летний годовой цикл с посвящением какому-либо животному, характерный для счета времени в буддизме-ламаизме. Помимо этого указания на космические циклы движения времени, устройство юрты отражало также обыденный его ход, повседневное течение: по углу падения солнечных лучей через верхнее отверстие юрты велся отсчет времени дня, суток, месяца.

Если последовать за рассуждениями М.М.Бахтина, считающего, что прежде всего время раскрывается в  природных явлениях:

движение солнца, укладывающееся в суточный цикл, смена сезонов года — то обнаружится, что эти явления были отмечены шаманской идеологией и введены в разряд сакральных. Существует множество версий этиологического мифа, объясняющего смену дня и ночи. Как правило, в сюжете акцентируется идея, что некогда солнце и месяц ходили по небосклону вместе, то есть не сменяли друг друга после­довательно, а значит, не существовало хода времени. Оно было единым, не было вех, отмечающих его движение. Далее, по одной легенде обских угров, у месяца-мужа однажды развязалась оборка у бродня, а жена-солнце его не дождалась и ушла далеко вперед, так что месяц так и не смог ее догнать. В мансийской сказке солнце-девушка  убегает  от  месяца-старика,  который хочет жениться  на прекрасной светоносной девице.  Смена сезонов года объясняется какими-либо действиями мифологических персонажей. Так, у манси приход весны вызван нисхождением небесного Владыки Торума на землю для того, чтобы оживотворить природу. В остяцких пред­ставлениях Мать-жизнедательница посылает на землю тепло и пере­летных птиц, способствуя наступлению нового времени года.

Мы разделяем мнение Г.Гачева, считающего, что смена сезонов года, дня и ночи не есть время. «Это такты, вдохи-выдохи, приливы-отливы. Тут нет начала, конца, направления». Даже время челове­ческой жизни в шаманских культурах не имеет линейной направ­ленности. В большинстве случаев в сибирских традициях мы сталкиваемся с представлениями о том, что души умерших возвращают­ся через поколение и продолжают существование в коллективе в облике новорожденного младенца. Обычно души отправляются в теплую сторону света или отлетают к солнцу, где обитает добрая мать-жизнедательница (тюркская Умай, угорская Анки-Пугос), по­сылающая их затем снова на землю для возрождения в качестве но­вых членов племени. Реинкарнирующая душа, передающаяся ре­бенку того же рода, представлялась, как правило, в виде тени. В сибирском шаманизме зафиксированы и другие верования: умер­ший старик на том свете проживает всю свою жизнь в обратном порядке и, становясь младенцем, вновь рождается в мире людей.

Здесь налицо мотив возвращения к истокам, к состоянию до рожде­ния для нового появления на свет. В этом случае сама линия жизни словно сворачивается в кольцо, и момент рождения тождествен мо­менту смерти.

Природная смена сезонов задает существующую в мифологиях циркулярную модель времени, которое начинается с момента творе­ния, и далее движение его уподобляется движению колеса. Время мифа указывает на момент возникновения космоса из хаоса. Это время прецедента, являющегося границей периода, когда все было не так, и исторической эпохой, в которую мир стал таким, каким мы его знаем. Но в ритуале всякий раз воспроизводится этот прецедент, возвращая текущее время в исходную точку. Шаманская мифоло­гия акцентирует идею необычайных возможностей первых шама­нов, утративших к  сегодняшнему дню свои сверхъестественные способности.  М.Элиаде отмечал, что в якутском фольклоре подчеркнуто выделяется мотив упадничества современного  шаман­ства. Однако подобные идеи широко распространены, исследова­тели (Е.М.Мелетинский, В.В.Евсюков) неоднократно указывали, что история в мифической интерпретации всегда движется не по пути прогресса, но по линии регресса от «золотого века» к «железному».

Собственно, сама циклическая направленность движения времени намечает такой ход развития мира. Как все в природе, перейдя в своем становлении определенный рубеж, ветшает и в конце концов умирает, так движение времени поэтому определяет регрессивную линию развития. «Время, уже из-за одного того, что оно длится, не­прерывно ухудшает условия существования космоса, а следователь­но и человека», — объясняет М. Элиаде. Достигая высшей точки после создания (обычно это время справедливых правителей или наисильнейших шаманов), мир постепенно ухудшается и приходит в полный упадок, пока не будет уничтожен. То есть, к циклу суточ­ному, годовому добавляется цикл существования одного мира. От­живший, обветшалый он должен быть сменен на новый, улучшен­ный.

Версии циклического существования человечества или даже все­го космоса в целом, ввергнутого в конце света в пучину хаоса, особенно отчетливо разработаны в индейских мифологиях. Как прави­ло, говорится о существовании нескольких эр, каждая закончилась гибелью человечества в результате всемирного потопа, либо нашествия великанов, мирового огня, либо страшного землетрясения и тому подобное. Но всякий раз боги заново создавали человека, на­деясь, что вновь созданные люди окажутся лучше прежних. Подоб­ные эсхатологические мотивы известны и в сибирском шаманизме.

Существуют вогульские представления о будущей катастрофе в виде всемирного пожара или потопа, после которого уцелеют лишь муж­чина и женщина, которые спасут утку лулу, либо гагару. Эти водоплавающие должны будут повторить космогонию прошлых времен, доставая со дна затопленного океана крупицы земли для сотворе­ния мира. И не стоит видеть в этих мотивах влияние христианских идей, так как появление эсхатологических сюжетов является закономерным завершением циклической модели времени.

Циклическая природа времени тесно связана с идеей возвраще­ния к истокам (в начальную точку творения) и через эту причаст­ность к первоначальным временам — с идеей возрождения заново.

По мнению Ю.М.Лотмана, циклическая модель времени являет первый этап борьбы со смертью. Через вечное возвращение во вре­мена творения, в состояние до рождения, через преодоление истории человек пытается обрести бессмертие.

Истоком бессмертия мысли­лось женское начало как вечно юное, дарующее жизнь, поэтому молодой герой в сказке утверждает себя половым актом с вечной женственностью. T.Я.Штернберг отмечал, сколь важен в шама­низме мотив сексуального избранничества и иерогамии с духами противоположного пола. Зародышевое состояние эквивалентно временной регрессии в виртуальный или докосмический образ су­ществования, предшествующий «рассвету первого дня».

Но даже если мотив перерождения не выражен столь очевидно, тем не менее, символическая смерть шамана в ходе инициации возвращает его к изначальной природе полузверя-получеловека, обладающего всей полнотой знания. Каждый раз во время камлания колдун отожде­ствляется со своим всемогущим мифическим первопредком, обра­щая линейность профанного времени в круг. Такое его течение для мифологического сознания, пытающегося путем повторения ритуала утвердить заведенный порядок, является более естественным.

Парадокс в том, что обусловленное наблюдениями за реальными явлениями природы, циклическое время осмысляется исключитель­но в категориях сакрального. Хронос в мифологии остается священ­ным, несмотря на то, что его движение оказывается небезразличным для  практической деятельности, связываемой  исследователями с профанным линейным временем.

Принято считать (А.Я.Гуревич, Ю.М.Лотман), что циклическая модель свойственна мифологическому восприятию времени, а одно­ направленное движение времени осознается на более поздних эта­пах мировоззрения (в религиозном, научном). Учитывая, что шама­низм развивался на основе мифологии и включает в себя некоторые элементы религиозного культа, а также рационального знания, попытаемся определить, какие существенные мотивы акцентируются в связи с двумя направлениями движения времени: линейным мирс­ким и кругообразным мифическим. Похоже, в данных культурах мы сталкиваемся с двойственным отношением ко времени, когда оновыступает то как мирское, то как священное. Возможно, что суточ­ный цикл воспринимался вполне обыденно: он легче фиксируется сознанием и связан с биологическим временем индивида. Свидетельством является и то, что мифы, объясняющие смену дня и ночи, относятся к разряду экзотерических, они не наделены тем сакральным смыслом, как, к примеру, мифы творения, знание которых может воздействовать на космический порядок. Но и календарные циклы в традиционных культурах отмечаются по их значимости для хозяй­ственных работ, то есть вполне вписываются в повседневное тече­ние жизни. Это со всей очевидностью проявляется в названиях меся­цев, указывающих на те или иные сезонные работы. Так, Г.Стар­цев в своем очерке об остяках Тобольской Губернии сообщает хантыйские названия месяцев, дает их транскрипцию и перевод: октябрь — «месяц рубки леса», январь — «замор рыбы  в  реке», июнь называется «нельму несущий месяц», июль — «месяц горо­дить малые сора». Нечто подобное находим в мансийском календа­ре. Н.Новикова перечисляет названия месяцев, отмечающие ха­рактерные явления природы в тот или иной период года, а также определенные работы, производимые в это время, отражающие тех­нику охотничьего и рыболовецкого хозяйства. Апрель называется «временем загона лося по насту», июнь — «тетерева на току», май — «рыба нерестится».

Границы месяцев при этом не являются устойчивыми. Собствен­но, отмечается не течение времени года, а период того или иного природного или социального явления. Время здесь содержательно, наполнено событиями и не воспринимается вне этого содержания.

Исследователями (М.И.Стеблин-Каменский, М.М.Бахтин, А.Я.Гуревич) отмечается, что мирское время линейно и необрати­мо, события здесь образуют некую последовательность. Но эта пос­ледовательность в мифологических культурах указывает не на те­чение времени, а превращается в каузальный узел. Специалисты по вопросам архаического сознания (К.Леви-Строс, Е.М.Мелетинский) считали, что на ранних стадиях мышления причинно-следственная связь образуется по аналогии явлений (цвет, функции), либо звенья цепи выстраиваются по принципу следующих друг за другом собы­тий. Теневой театр, изображающий зверей, предшествующий удач­ной охоте, становится причиной удачной охоты, превращаясь в ри­туальное действо. Здесь значимо не время само по себе, но практи­ческая ценность событий, являющихся поэтому не единицами вре­менной структуры, а аксиологическими ориентирами. Акцент ста­вится на ситуации проживаемого момента, которая является резуль­татом предшествующей деятельности и влияет на события в будущем. Однако, само это будущее, как и предшествующее, пережива­ются не как текучее время, не как последовательность, а как маги­чески обусловленные причина и следствие. Прошлое и будущее стя­гиваются в одну точку — настоящего. «Практически временная ориентация в этом обществе распространяется лишь на ближайшее будущее, недавнее прошлое и на текущую деятельность, на явления
непосредственного окружения человека, — за этими пределами со­бытия воспринимаются более расплывчато и слабо координирова­ны во времени, они становятся уже достоянием мифа», — пишет А.Я.Гуревич. Но в моменте настоящего значимо не время само по себе, а практическая ценность событий, его наполняющих. В этом случае время выступает не как философская категория, а лишь как операциональное понятие, определяющее длительность какого-то действия, продолжительность событий, период, ритм. Причем, здесь вполне можно обойтись без специального термина. Чтобы указать, например, длительность своего отсутствия, герой угорской сказки сообщает, что он вернется, когда пять котлов вскипит. Время изме­ряется конкретным практическим действием.

Все этапы хозяйственных работ вписаны в круговое движение космического года. Беспрестанно повторяясь, они не могут быть мар­керами будущего или прошлого, но сливаются в одно нерасчлененное поле, так что синхронными могут мыслиться и те события, что произошли с мифическими предками, и те, что произойдут с кем-либо из живых. Заполненность времени событиями как бы делает его одним целым с пространством и заставляет воспринимать его как некую материальную субстанцию. Как характерную черту ми­фического времени М.И.Стеблин-Каменский выделил то, что оно является  материализованным. Так, на Востоке существует образ «колеса времени», воплощающий циклическую его модель. Грека­ми создан символ, характеризующий линейное движение времени в образе нити судьбы.

Обращаясь к мифологическим сюжетам, мы бы не стали разграни­чивать мирское и священное время, как это делает большинство ис­следователей. Сакральное может явить себя везде и всюду, а не только в процессе ритуала. Присутствие Нумена обнаруживается в любой момент. Мирча Элиаде, хотя и противопоставлял линейное и циклич­ное время мифа, при этом делал оговорку, что в архаической культуре каждому ответственному действию придается магически-религиозное значение и ценность, нужно лишь вспомнить космологический подтекст, в результате чего и таинство, и физиологическая деятельность становятся явлениями одного порядка. Для последователей ученого (О.Флайерти) из недифференцированности повседневного и ритуаль­ного вытекали два жанра мифотворчества: в одном случае мифиче­ский сюжет должен рационализировать непонятные, таинственные, сверхъестественные явления; в другом случае при создании мифа вы­тягивается мифический смысл из очевидной обыденности.

В шаманском фольклоре можно обнаружить легенды, героями которых являются реально существующие исторические личности. Более того, указывается конкретное время их жизни («во времена моего деда» и т.п.). Подобная форма используется для того, чтобы убедить слушателей в реальности событий, в реальности необыч­ных способностей шамана. Упоминания о родственниках, являющихся свидетелями тех невероятных историй, должны подтвердить достоверность рассказа: если были наблюдатели среди живых лю­дей, значит, все происходило на самом деле. То есть, будучи вписа­ны в историю, самые невероятные события прежних времен превра­щаются в реальность, становятся фактом. Как правило, деяния ве­ликих шаманов никто из ныне живущих повторить не в силах. По­добные взгляды указывают на появление линейного времени. То есть, однонаправленное время необходимо мифологическому мыш­лению, чтобы удостоверить некие фантастические происшествия, чтобы о них говорилось как о реально случившихся фактах.

По мнению Е.М.Мелетинского, односторонне направленное время появляется в мифе для того, чтобы обосновать исторические события, ввести ныне действующий режим, власть в разряд сакраль­ного. Линейное время, с точки зрения М.М.Бахтина, возникает сосознанием человеком истории. Это не значит, однако, что архаи­ческое мышление не воспринимало исторического движения време­ни. Напротив, мифологическое сознание очень тонко ощущало уг­нетающую зависимость от истории и обусловленность временем. По М.Элиаде, мифологическое мышление сопротивляется истории, ко­торая означает рождение и смерть — краткий миг существования, вырванность из всеобщего круговорота, его непрерывного течения.

История делает время дискретным. «Время — функция отдельности-отделенности. От покинутости, заброшенности — вот и счет ведет: от отрыва от пуповины Целого до возврата и слияния — срок от­ дельного бытия», — пишет Г.Гачев.

Время лишь делает возможным появление и существование ве­щей. Чтобы уяснить их сущность, нужно вырваться за пределы са­мого времени. Для мифологического сознания этот выход таится в обряде, всегда имеющем трансисторический смысл, поскольку в ритуальном действии человеку дана возможность пережить тот мистический опыт, который доступен только сверхъестественным су­ществам — героям мифа. Ритуал удостоверяет, что есть нечто, су­ществующее в форме абсолютного, не омраченного историей, и сам человек является не просто свидетелем, наблюдателем, но и участ­ником тех давних событий, которые происходят также и в этот мо­мент его жизни. Здесь уже не имеет значения никакая последова­тельность, отношения «раньше-позже» отпадают, все происходит и все случается в одной точке — настоящего. Во время ритуального действия в мистическом озарении, делающем все события одновре­менными, человек приобщается к тайне бытия (поскольку он свиде­тель творения) и осознает суть вещей (так как он знает о причинах их существования и видит, каким образом вещи являются в мир). Со­бытия мифа, воспроизведенные в ритуале, делают его причастным к богам. События мифа становятся событием человека с высшими существами. Однако участие в ритуале не только дает ощущение мистической сопричастности и знание существа вещей, но и возвра­щает человека в точку вне времени, в точку, из которой раскручи­вался мир и в пространственном, и во временном отношении. Суще­ственно то, что шаманское камлание, праздник жертвоприношения производятся всегда в специально отведенном для этого чуме или в удаленном от селения участке тайги, куда в обыденное время дос­туп непосвященным запрещен. Это необходимо для того, чтобы вывести участников обряда за пределы повседневного существова­ния, в точку вне времени, где его движение прекратилось в тот са­мый момент, когда произошел прецедент.

Обычно исследователями (Е.М.Мелетинский, Е.С.Новик) отме­чается, что ритуал, воспроизводя события мифического прошлого, повторяет их. Современные шаманы, якобы, пытаются подражать действиям Первых Великих Шаманов, умеющих реально, в физи­ческом теле совершать свои умопомрачительные путешествия на небо и в подземный мир. Нам думается, однако, что и для кама по­здних времен его полет или погружение в нижний мир, совершенные в экстатическом состоянии, мыслятся не менее реальными. Речь идет о мастерах своего дела, а не о тех камах, которые не обладают достаточными способностями и лишь имитируют транс. На самом деле, для мифологического сознания воспроизведение в ритуале прецедента — это не сходство, не повторение, а полное тождество.

Время и место — те же, что были тогда. Участник ритуала не подра­жает действиям мифического первопредка, он сам и есть этот перво­предок. К.Леви-Строс неоднократно говорил об особой ценности мифа, заключающейся в том, что его события, происходящие, как считается, в определенный момент времени, образуют постоянную структуру, одновременную как для прошлого, так и для настоящего и будущего. События сосуществуют как бы в одном плане, так что нельзя определить ни течения, ни направления времени. Его цикли­ческая модель преодолевает и его необратимость, дает возможность вернуться к моменту космогонического акта и тем самым упразд­нить историю, избавиться от прошлого и начать все сначала; делает возможным прорыв священного в обыденную жизнь. Но мотив воз­вращения ко временам начал связан не только с возможностью пере­рождения, но и с возможностью выйти за пределы существования, отказаться от действенного времени в пользу неподвижной, непре­рывной Вечности, которая оказывается выше жизни и смерти. Вре­мя, в котором мир развивается, является историей. Вечность же — отнюдь не движение времени от бесконечности прошлого в беско­нечность будущего, она — за пределами всякого движущегося вре­мени. Она нечленима, нераздельна, недискретна.

Нельзя сказать, что в шаманской мифологии произошло осмыс­ление категории вечности. Но ощущается отчетливое стремление осознать ее путем устранения длящегося времени. Во всех сибирс­ких представлениях о жизни после смерти разработаны не только версии перерождения, но встречается также мотив, явно свидетель­ствующий о желании вырваться из этого круговращения. Некото­рые умершие отправляются не в загробное царство, связь с которым может быть поддержана шаманами, и откуда души могут быть возвращены в мир живых. Они попадают на уровень светозарного неба, откуда уже никогда не возвращаются. К.Ф.Карьялайнен связывал этот сюжет с прямым влиянием идеи христианского рая. На наш взгляд, мотив имеет самостоятельное происхождение и является закономерным этапом развития идеи бессмертия.

На мифологическом материале можно убедиться, что обретенное некоторыми героями бессмертие — это еще не есть вечность, по­скольку оно всегда связано с исторически обусловленными устоя­ми, а значит, так или иначе соотнесено с историей. Само мифологи­ческое царство мертвых расположено не за пределами, но в грани­цах космоса. Пребывание в нем бессмертных душ не избавляет от ответственности. Загробный мир в мифологии может быть соотне­сен с будущим (туда отправятся умершие), но и с прошлым (оттуда явились души для возрождения). Циклическое время, как оказалось, не дает возможности преодолеть его течение, оно лишь дает возмож­ность вернуться в начальную точку, и тем самым упразднить исто­рию, избавиться от прошлого. Это лишь первый шаг в поисках вечного существования. Более важной в мотиве возвращения во време­на начал является идея выхода за пределы существования к сущему, попытка отказаться от иллюзии мира в пользу истинности, которая оказывается за пределами реальности, за границами бытия.

Если первая модель — циклическое время— указывает на перио­дическое возвращение в мир людей через перерождение, то следую­щим шагом должно было быть преодоление этой суеты, круговорота жизни и смерти. Но для этого необходимо вырваться за пределы круга, то есть мифологического космоса. Время творения поэтому — не просто момент слияния или нерасчлененности прошлого, настоя­щего и будущего, это момент, когда открываются врата в вечность, трансцендентную миру. Данный временной момент является неиз­менным атрибутом сакрального центра.

Разумеется, эти воззрения нашли осмысление лишь в развитых мифологических системах. В шаманском комплексе они проявляют­ся в качестве интуитивных прозрений, в художественных образах.


У алтайских народов существует поверье, что иногда, лишь на одно мгновение приоткрывается щель между небом и землей, и через за­зор снаружи проникает чудесный свет. Этот свет излучает не небес­ный свод, связанный с верхним царством (начало становления мира).Он не пробивается из-под земли, царства умерших (будущего, ожи­дающего нас). Он существует за пределами организованного мира, он связан с вечностью. Так как этот вечный свет не присущ космосу,то он отождествляется с хаосом, в котором все нераздельно и представляет собой некую целостность, где время соединено с простран­ством. Этот хаос мыслится в качестве некой субстанции. Этот хаос — Ничто — не есть полное отсутствие: потенциально он содержит в себе все элементы будущего космоса. В нем также заложены уже все моменты будущего становления мира до самого его исчезновения и возвращения в это Ничто.

Любопытно, что в шаманских мифологиях, в представлениях о времени еще сохранилась искомая целостность. Идея необратимого сюжетного исторического времени для них несущественна. Даже в рамках движущегося времени сохранена его неделимость. «Мифу чуждо разделение целостной ткани времени и включение ее в твердо установленную систему, в которой каждому событию соответству­ет одно и только одно место», — считал Э.Кассирер. «Исчезновение» события означает попросту удаление сознания от места встре­чи с событием в пространственно-временном континууме. Событий­ная наполненность времени делает его неотъемлемым элементом это­го континуума, не имеющего в мифологии четкой структуры, но переживаемого как неделимая целостность.